Автор: - Инна Лиснянская
Очень сложное и интересно составленное стихотворение, написано как последовательная цепочка сонетов. Каждая последняя строка одного сонета (части стихотворения) является первой строкой следующего сонета, а последний сонет является компиляцией из первых строк каждого предыдущего. Поскольку, использую упрошенную версию оформления постов, внес курсивом некоторые пояснения по структуре стихотворения).
В ГОСПИТАЛЕ ЛИЦЕВОГО РАНЕНИЯ
Эпиграф ко всему стихотворению:
Памяти моего отца, погибшего на войне
1
Эпиграф:
Девушка пела в церковном хоре... Блок
В свете войны маскировочно-жёстком
Тот, кто подыгрывал ей на трёхрядке
И привыкал к наглазным полоскам,
Тот, кого девочка без оглядки
К морю, покрытому масляным лоском,
С чёрного хода выводит, чтоб сладкий
Вечер глотнул, — вдруг прижал её к доскам
Около морга, и, как в лихорадке,
Ищет он тесной матроски вырез,
Но повезло ей — с топориком вылез
Спавший в гробу санитар-алкоголик:
"Олух безглазый, она ж малолетка!"
...В детстве бывало мне горько, но редко.
Мне и мой нынешний жребий не горек.
2
Эпиграф:
Гордость и робость — родные сёстры. Цветаева
Мне и мой нынешний жребий не горек,
Всё относительно в полном ажуре,
Божьи коровки обжили мой столик
При низкоградусной температуре,
И хоть мороз на Московщине стоек,
Муха местечко нашла в абажуре,
А почему я не в литературе —
В этом пускай разберётся историк.
Мне ж недосуг. Вопрошаю эпиграф:
"Гордость и робость — родные сёстры,
Как, без игры, — оказалась я в играх,
В братстве, как выяснилось, бутафорском?"
Поздно кусать локоточек свой острый,
Память, оставшаяся подростком!
3
Эпиграф:
В формах и красках содеяны чары. Сологуб
Память осталась вечным подростком, —
Гордой, рассеянной, робкой осталась,
С голосом, треснувшим в зданье громоздком,
Мне сорок лет моя память казалась
Слепком былого, иль отголоском,
Или резонно вполне представлялась
Будущей жизни беглым наброском, —
Память живым существом оказалась.
Верит, что в жизни — на каждом этапе
В формах и красках содеяны чары.
Что ж она вышла в соломенной шляпе
В стужу Москвы и, взбежав на бугорик
Снежный, глядит сквозь встречные фары:
Я ли вхожу в олеандровый дворик?
4
Эпиграф:
Господи, сколько я дров нарубила! Некрасов
Я ли вхожу в госпитальный дворик,
Чтоб полялякать с чудным санитаром?
Он же и слесарь, и плотник, и дворник.
Стружку отмёл и дохнул перегаром:
"Душу имел я, а нынче — топорик,
Образ имел я — истратил по нарам.
Был и кулак, и штрафник твой Егорик,
Смыл я пятно с себя не скипидаром, —
Так и живу с осколком в утробе.
Доченька! Сколько мы дров нарубили!
Пули свои на себя ж изводили
Много годов: вот и драп целым войском,
Вот и спиртуюсь, ночуя во гробе,
В городе нефти, в тылу приморском".
5
Эпиграф:
Значится в списках разве у Бога. Случевский
В городе нефти, в тылу приморском
Госпиталь близко и к церкви, и к дому.
Девичья Башня над перекрёстком
Многоязычным укутана в дрёму.
Я же из церкви, заплаканной воском,
К морю иду, от мазута цветному,
И застываю перед киоском:
Всё же куплю газировку слепому!
Значится в списках разве у Бога
Эта бутылка с пузырчатой влагой.
К морю спиною в район недостроек
Мчусь, оскорблённая тем бедолагой,
Да, я лечу в оперенье убогом —
В тесной матроске, в туфлях без набоек.
6
Эпиграф:
Шум стихотворства и колокол братства. Мандельштам
В тесной матроске, в туфлях без набоек
Всё же я встречу нашу победу, —
Даром ли из обнищалых помоек
Солнце встаёт и голодному бреду
Дарит кулёк золотящихся слоек!
Всё ещё ждёт меня, непоседу, —
И общежитье, и зыбкость попоек,
Где подкрепляет рифма беседу.
Это — реально. Но сколь утопична
Книжная мысль — услыхать на столичной
Почве (в понятии старомосковском)
Шум стихотворства и колокол братства!
...Ну, а пока надо с духом собраться
Девочке в зале консерваторском.
7
Эпиграф:
Глядя на них, мне и больно и стыдно. Лермонтов
Девочка пела в консерваторском
Зданье, чью внутреннюю отделку
Остановила война, но к подмосткам
Козлы приставлены, чтоб хоть побелку
Кое-как сделать. А в свете неброском
Лица, попавшие в переделку,
Скрыты бинтами... В окопе отцовском
Легче ей пелось бы под перестрелку,
Чем под хлопки, — только руки и видно.
Глядя на них, ей и больно и стыдно:
Сердце привыкнуть ещё не успело,
Сердце на 118 долек
Здесь разрывалось, — девочка пела
В зале на 118 коек.
8
Эпиграф:
Яблоне — яблоки, ёлочке — шишки. Пастернак
В зале на 118 коек,
Где резонанс — отнюдь не подарок,
Где вперемешку и нытик и стоик,
Где, на подхвате у санитарок,
У медсестричек и судомоек,
Где под диктовку пишу без помарок
Письма без всяких идейных надстроек,
Не выходящие, впрочем, из рамок,
Я прижилась. Я забросила книжки,
Пятый забросила, вольному — воля,
Яблоне — яблоки, ёлочке — шишки,
Да и в какой я узнала бы школе
Сущую правду: у нас, как ни странно,
Что ни лицо, то закрытая рана.
9
Эпиграф:
Лучше заглядывать в окна к Макбету. Ахматова
Что ни лицо, то закрытая рана
В сон и сегодня глядит издалече:
В марле плотнее морского тумана —
Щели для зренья, дыханья и речи:
"Дочка, достань табачку из кармана
Да закрути самокрутку покрепче...
Двину из вашего Азербайджана,
Только куда? Не признают при встрече..."
Лучше заглядывать в окна к Макбету,
Чем в эту чистую прорубь для зренья
Страхом взлелеянного поколенья.
Вздрогну, проснусь, закурю сигарету,
Бинт размотать — что версту за верстою...
Что моя жизнь перед этой бедою?
10
Эпиграф:
Мы — заражённые совестью: в каждом
Стеньке — святой Серафим... Волошин
Что моя жизнь? Что назвать мне бедою?
Божьи коровки в моём жилище,
В дарственном столике с ножкой витою,
В письмах, в тетрадках, в бумаге писчей
Зажили жизнью своей непростою,
То ли духовной питаясь пищей,
То ли иной пробавляясь едою, —
Много ли надо братии нищей?
Нынче лишь с нею да с памятью знаюсь.
Я, заражённая совестью, каюсь,
В каждом ответную вижу совесть.
В тёртой компашке, такой знаменитой,
Я — откровенная дурочка, то есть
Только моё здесь лицо открыто.
11
Эпиграф:
Думать не надо, плакать нельзя. Липкин *
Только моё здесь лицо открыто,
Да и лицо гармониста-солдата:
В битве прошито, в тылу перешито,
Ну, а каким оно было когда-то,
Даже зеркальным осколком забыто.
Вижу глаза без повязки помятой.
Пей, говорю, газировку, Никита!
Но что слепые глаза виновато
Могут смотреть, — так меня поражает,
Что разревелась, а он утешает
То ли растерянно, то ли сердито:
"Что ты, певунья, разводишь слякоть,
Думать не надо, нельзя и плакать,
Пуля не ранит, не будешь убита!"
12
Эпиграф:
Нужды нет, близко ль, далёко ль до брега. Баратынский
Пуля не ранит, не буду убита,
Памяти мнится иная расправа.
Память на карту глядит деловито,
Пальцем обводит места лесосплава,
Тычется в "химию" ссыльного быта,
Где — есть надежда — напишет держава
На несгибаемом теле гранита:
"Павшим за Родину вечная слава!"
Что ж, я легко соберу узелочек!
Мне — что голубке под сводом ковчега —
Нужды нет, близко ль, далёко ль до брега.
И на этапе смогу невозбранно
Вслушаться, как в предпоследний разочек
Ломко звенит колокольчик сопрано.
13
Эпиграф:
[I]Утро туманное, утро седое...
Тургенев
Ломко звенит колокольчик сопрано,
В третьей октаве дрожит он впервые,
Всё уже поздно, поскольку рано
Голосу лезть на верха роковые.
Девочка, это не Жизни Осанна —
Славит кантата Оспу России,
Завтра на музыке Хачатуряна
Связки порвутся голосовые!
Это с дороги голосом хриплым
Память моя окликает былое.
Нет, не с дороги, я всё же в столице!
Скоро весна. Скоро к ёлочным иглам
Верба прильнёт, и светло распушится
Утро туманное, утро седое.
14
Эпиграф:
Странник прошёл, опираясь на посох. Ходасевич
Утро туманное, утро седое,
Сорок лет минуло, как не бывало!
Утро, я вовсе не лицевое
Нынче ранение разбинтовала,
Я размотала еле живое
Сердце моё у того перевала,
Где начинается внебытовое
Время без всякого интервала
Меж госпитальным и ангельским пеньем...
Утро! Привыкший к объедкам, обноскам,
Странник прошёл, опираясь на посох.
Кто же Он? Кровь на ногах Его босых
Рдеет надеждой и цветом весенним
В свете войны маскировочно-жёстком.
15
В свете войны маскировочно-жёстком
Мне и мой нынешний жребий не горек.
Память осталась вечным подростком, —
Я ли вхожу в олеандровый дворик?
В городе нефти, в тылу приморском,
В тесной матроске, в туфлях без набоек,
Девочка пела в консерваторском
Зале на 118 коек.
Что ни лицо, то закрытая рана.
Что моя жизнь перед этой бедою?
Только моё здесь лицо открыто, —
Пуля не ранит, не буду убита!
Ломко звенит колокольчик сопрано:
"Утро туманное, утро седое..."
1984
* Семён Изра́илевич Ли́пкин советский поэт и переводчик. Муж Инны Лиснянской. Упоминается братьями Вайнерами как третьестепенное действующее лицо в тексте романа «Петля и камень …», народный поэт Калмыцкой АССР.
